Сергей Санников
ОБЩАЯ ИСТОРИЯ ХРИСТИАНСТВА
Церковь и государство
После Миланского эдикта 313 г. церкви Империи стали быстро расти. Константин, формально не принимая христианство, всё же ясно давал понять, что он благоволит к нему. Все указы Императора ставили христианских служителей наравне с языческими и отныне епископы пользовались теми же правами, что и жрецы: право суда, освобождения рабов, возможность получить имущество по завещаниям и т.д. Однако христианские общины, объединенные иерархией и чувствующие поддержку властей, не захотели оставаться на уровне «дозволенной» религии. Они стремились к власти. Исторические факты говорят, что не императоры старались использовать церковь в своих интересах, а сами иерархи «втягивали» императоров в решение своих проблем и те быстро осознали преимущества, которые может им дать государственная церквь.
Первой попыткой использовать государство в решении церковных вопросов стало дело донатистов, которые обратились к Императору с просьбой рассудить их спор с ортодоксальными христианами. К чести императора Константина надо сказать, что он не стал рассматривать их жалобы, а передал дело на Собор епископов. Когда недовольные решением Собора донатисты снова обратились к нему, он передал их дело на другой Собор, а потом на третий, но они по-прежнему требовали решения от Императора, который, как говорят воскликнул: “Какое безумие требовать суда от человека, который сам ожидает суда Христова». Но после этого, уступая настойчивым просьбам, Константин совершил непростительную, но неизбежную, как бы запрограммированную историей ошибку. Он рассмотрел дело донатистов, признал их виновными и строго наказал, отправив в ссылку.
На I Вселенском Соборе епископы снова обращались к Императору с жалобами друг на друга, но Константин отказался судить их. И все же из этих, и многих других подобных случаев, Константин вынес опыт, что Церковь признает за ним право вмешиваться в церковные дела и ставит его компетенцию выше соборной. Такое убеждение стало быстро проявляться на практике. Уже в конце I Вселенского Собора Император отправил упорных приверженцев Ария в ссылку, приказывая сжечь сочинения ариан и угрожая смертной казнью тому, кто попытается их укрыть. Таким образом, начиная с I Вселенского Собора узаконивается практика преследования еретиков мерами уголовного кодекса и епископы, присутствующие на Соборе ни единым словом не протестовали против такого усердия Императора. Они словно забыли о свободе совести ещё столетие назад так красноречиво защищаемой христианскими апологетами.
Их можно легко понять: ими двигало желание как можно скорее обратить всех людей в истинную веру, но при этом их все же очень нелегко оправдать. Жизнь доказала, что под нажимом христианами не становятся. “Одни принимали христианство, желая доставить удовольствие другу, другие — имея какое-либо дело и желая представить его на суд епископу; третьи — чтобы заручаться хорошей протекцией через духовных лиц; четвертые — потому что представлялась возможность составлять выгодную партию” — так объясняет бл.Августин многие случаи обращения, хотя он и смотрит на это дело с надеждой, что: “благодать Божия сможет увлечь человека дальше, чем он думал идти сам и многие вскоре становятся теми, кем сначала хотели только казаться”.
Вряд ли Церковь могла предвидеть исторические последствия первых шагов своего слияния с государством. Отныне государство будет предоставлять свои карательные органы в распоряжение тех епископов, которых оно считает правыми и, наоборот, не предоставлять тем, кто, возможно, на самом деле является правым. Вопиющий парадокс: Церковь приглашает Императора решать свои дела и Император охотно соглашается на это, даже не будучи членом Церкви!
Императоры, пришедшие на смену Константину пошли ещё дальше по этому пути. Сын Константина — Констанций стал первым богословом на престоле. По его словам — устранение такого преступного, по его мнению, человека как Афанасий Великий от церковных дел доставило Императору большее удовлетворение, чем его победа над врагами: Магнентием и Сильваном. Он открыто вмешивался в выбор епископов, собирал соборы и руководил ими, отправлял в ссылку епископов, включая папу римского Либерия, направлял 4000 солдат для привлечения одной новотианской общины к общению с константинопольской церковью.
Конечно, многие видные церковные деятели того времени (Афанасий Великий, Осий Кордубский и др.) протестовали против вмешательства государства в дела Церкви, но эти протесты были от гонимых и в них ясно читалось, что они критикуют не столько принципы действия Императора, сколько направленность его действий против веры, которую они считали истинной.
В 380 году Феодосий Великий издал эдикт по которому христианство становилось единственной религией государства и любой, осмелившийся исповедовать другую религию — подвергался наказанию со стороны властей. Каждый человек в империи, по мнению Феодосия, должен был исповедовать веру Ап. Петра так, как её возвещал папа римский того времени — Дамас и епископ александрийский (которого также называли папой) – Пётр. Остальные, по мнению Императора – еретики, подпадающие под Божьи и человеческие наказания.
Так Император снова соединил в себе государственную и церковную власть и с этого времени начали издаваться государственные, а не церковные эдикты, предписывающие как и во что надо верить. То есть, с этого времени догматические основы веры вошли в кодекс гражданского права и провели политическое различие между правильной верой, а точнее, на том этапе, между римско-александрийской ортодоксией и ересью. Отныне на Церковь стали смотреть не как на союз уверовавших, а как на союз обязанных верить. Таким образом, в церковном сознании восторжествовал идеал христианского теократического государства, характерным показателем которого могло служить известное обращение костантинопольского патриарха Нестория: “Царь, дай мне землю, очищенную от ересей, а я за то дам тебе небо: помоги мне истребить еретиков, и я помогу тебе истребить персов.” (Сократ, VII. 29)
Должно было пройти ещё много веков прежде чем на протестантском Западе был осознан языческий характер такого идеала, а православный Восток и до сих пор не освободился от его влияния.
Корни этого мировоззренческого ослепления очевидно следует искать в ином образе мышления людей того времени. Христиане эпохи гонения смотрели на государство как на врага, в эпоху царствующего христианства враждебность исчезла и инородность «мира сего» по отношению к Церкви перестала восприниматься так остро. Кроме того, все граждане Римской империи привыкли смотреть на Императора как на высшего представителя не только государства, но и религии, да и сами императоры издавна воспринимали себя как представители Бога на земле. А учитывая формальность массового обращения, не удивительно, что этот принцип «автоматически» перекочевал в церковное сознание IV века.